Читать интересную книгу Прошедшие войны. II том - Канта Ибрагимов

– Мне-то хватало, но земляки решили помочь, ехали попутно… Я даже не знаю, и не помню, пьяный был.

– Говорят, что вы много подарков навезли, денег.

– Откуда у осужденного деньги?

– Я тоже так думаю, – сел на свое прежнее место Белоглазов. – Так откуда деньги?

– Какие деньги? – постарался искренне возмутиться Цанка, – а вообще я ведь получал там зарплату, копил помаленьку… А подарки – так это мелочь детям, жене, матери.

– Ну хорошо, вот вам лист бумаги, ручка, напишите, пожалуйста, за что вас освободили и как вы добирались от Магадана до Дуц-Хоте… Только поподробнее, и с фамилиями и именами встречающихся и содействующих вам.

– Так я писать не умею, – сделал глупую морду Арачаев.

– Как это не умеешь? – усмехнулся Федор Ильич, – а чьи это отчеты?

Он подал Цанке написанные им отчеты в бытность председателем колхоза.

– Так это было давно, с тех пор, как вы знаете, мне было не до ручки…

– Ничего, вспомните. Если что, товарищ Муслимов вам поможет. – Белоглазов кивнул в сторону чеченца, сидящего за спиной Арачаева, и вышел из кабинета.

Плотно захлопнулась дверь, наступила тишина, только большая черная муха стремительно летала под потолком, иногда подлетала к окну, в отчаянье билась о стекло, измучившись, летела прочь, ища другой выход. «Даже мухам здесь неймется», – подумал Цанка, обернулся к Муслимову. Смуглый, длиннолицый молодой человек противно скрипел пером, выводя какие-то каракули на листке бумаги.

– Здесь можно курить? – спросил Цанка на чеченском.

– Нэт, – ответил Муслимов на русском, не поднимая головы.

Цанка взял перо, обмакнул его в чернильницу, долго тупо смотрел на чистый листок бумаги, думал о чем-то постороннем.

– А о чем писать надо? – вновь обратился он к молодому человеку.

– Вэм Бэлаглазов обяснил, пэшите аб турмэ, аб дорогэ из Могодана в Дуц-Хоте, – с сильным акцентом на ломаном языке кое-как ответил Муслимов.

Цанка усмехнулся.

– А ты что, чеченским языком не владеешь?

– Нэт.

– Да, тяжело не владеть никаким языком, – съязвил Арачаев. – А откуда ты родом?

– Из Совэтцкого Союза, – не поднимая глаз, ответил молодой чеченец-чекист.

– Да-а, понятно, – сказал Цанка и приступил к писанине.

С трудом, крупным, корявым почерком Цанка заполнил полстраницы. Минут через сорок появился Белоглазов. Взял в руки натужный труд, мотнул недовольно головой, зло усмехнулся.

– Это и всё? – спросил он, садясь на прежнее место.

– Да, – твердо ответил Цанка.

– Негусто, негусто. Ну ладно, для начала сойдет. Вот здесь поставьте число, распишитесь.

– А какое сегодня число?

– Десятое июля. Вот здесь, – пальцем показал он место для росписи.

Цанка невольно обратил внимание на этот тонкий, даже изящный, ухоженный палец. Белоглазов перехватил взгляд Арачаева, сам с любовью оглядел свои руки, развел с наслаждением пальцы, стукнул ими по столу легкой барабанной дробью.

– Ну что ж, Арачаев, хорошо… – наступила недолгая пауза, Белоглазов в упор смотрел на Цанка, как бы пытаясь что-то прочитать в его глазах или просто подавить, сломить, пользуясь своей безграничной властью и возможностями. – Так, а что вы можете сказать о председателе колхоза Паштаеве? Ведь верно, заносчивый, объевшийся человек?

Арачаев только повел плечами, опустил голову.

– Говорят, оскорбил он вас, побил немного, совсем охамел, – озабоченным тоном говорил Федор Ильич.

Кровь хлынула в голову Цанка, сжал он невольно кулаки, проглотил слюну, вновь промолчал.

– Так что у вас произошло? – не унимался Белоглазов.

Арачаев глубоко вздохнул, посмотрел искоса в лицо чекиста.

– Да так, повздорили чуть. Я был виноват. В тот же день помирились.

Вновь наступила пауза, Федор Ильич барабанил по столу незамысловатую дробь.

– Хорошо. А что вы можете сказать о Шидаеве?

– Мой директор, – мигом ответил Цанка, – хороший человек.

– Да-а, вот видите, вы отвыкли от «гражданки», наивны и простодушны, верите людям, а они о вас такое говорят. Ну, я думаю, вы исправитесь, будете с нами сотрудничать, помогать нам, ограждать себя и родственников от явной клеветы окружающих. Хотите знать, что о вас нам сообщили?

– Нет.

– Странно. Даже не спросите, кто?

– Нет.

– Удивительно.

– Ничего удивительного, я долго и не раз сидел.

– Ну и как теперь дома, на свободе?

– Дома хорошо, а свобода… – Цанка злобно усмехнулся.

– Да-а, Арачаев, видно, не переделали тебя лагеря, – перешел на «ты» чекист, – это все милиция виновата, не умеют они работать. Вот мы – орган воспитания и даже исправления личности.

– Да, это верно, – чуть ли не перебил его Арачаев.

– Хм, – ухмыльнулся Федор Ильич, – ладно, иди, отдашь дежурному пропуск.

Цанка неторопливо встал, попрощался, направился к двери.

– Да, Арачаев, – остановил его Белоглазов, встал, подошел вплотную, – если захочешь, можем устроить на хорошую работу.

– На какую?

– Ну, соответствующую твоему уровню.

Цанка задумался, опустил взгляд, невольно увидел кожаные, видимо, заморские, коричневые босоножки на ногах чекиста, невольно сравнил со своими запыленными, пробитыми пo том и солью сапогами.

– А каков мой уровень? – вкрадчиво, тихо спросил он.

– Ну, вы ведь работали председателем?

– Так меня за это и посадили.

– Ну, вы искупили свою вину, отсидели, так сказать, теперь можете принести вновь пользу себе и Родине.

– Спасибо. Я подумаю. Можно идти? До свидания.

На улице в лицо ударил летний зной. Дышать было тяжело, сразу заболела голова, бешено колотилось сердце, ноги почему-то подкашивались, стали ватными, тяжелыми, было ощущение, что он весь день был занят изнурительным трудом. Мечтая побыстрее удалиться от ненавистного здания, побрел напрямик через площадь по самому солнцепеку. Свернул на маленькую тенистую улочку, с трудом дошел до еле текущего, мутного, поросшего водорослями и тиной лягушачьего арыка, сел на пыльную землю, прямо из ладоней, жадно, пригоршнями пил темную, вонючую воду, потом омывал ею голову, после этого глубоко вздохнул, откинулся назад, опустошенными глазами уставился в одну точку, ни о чем не думал, только чувствовал страшную усталость и боль во всем теле.

У бело-розового бутона водяной кувшинки всплыла оливково-зеленая крупная лягушка, вытаращенными карими глазами глядела на опечаленного человека, часто моргала глазами, удивлялась. Над маленькими сочно-белыми цветками водяных лютиков стаями носились насекомые, по гладкой зеленовато-болотной поверхности маленького водоема скользили тоненькие водомерки. Неподалеку в саду затрещали беспокойные сороки. Липко-противная муха села на мокрое лицо Цанка, мелкими перебежками прошлась от уха ко рту. Арачаев мотнул головой, однако муха ненадолго взлетела и вновь опустилась на том же месте, он снова дернул головой, повторилось то же самое, тогда Цанка со злостью взмахнул рукой, назойливая муха улетела. Испугавшись резкого движения человека, ушла на дно лягушка, оставив после себя коричневый, илистый след. К обеду заголосили петухи, из окна столовой весело запел патефон, по каменистой площади, развозя служащих на обед, зацокали копытами лошади, заскрипели колеса бричек, важно просигналила машина первого секретаря райкома.

Рядом с Цанкой остановилась пожилая женщина, с участием посмотрела на него.

– Тебе плохо, молодой человек? – спросила вежливо она.

Цанка мотнул головой.

– Ты очень бледный! Может, помочь чем? Я здесь живу.

– Спасибо, нана, – поблагодарил он женщину, тяжело встал, пошатываясь, двинулся домой, в родное село.

На окраине Ведено Цанка остановил конный милицейский патруль. Допрашивали, откуда и куда идет, долго изучали предъявленную Арачаевым справку.

– Так, значит, только из заключения вернулся? – спросил один усатый, видимо, старший, чуть погодя продолжил. – Надо пройти в райотдел для выяснения.

Арачаев ничего не сказал, всем видом показал полную покорность и безразличие. Милиционеры замешкались. Один из них спешился, подошел к Цанке, шепнул на ухо:

– Что ты как бестолковый – дай на лапу и иди себе с Богом.

– Нет у меня денег, – врал возмущенно Арачаев.

– Чего разорался, – толкнул его в бок милиционер, – а хоть курево есть? – при этом слегка стукнул по оттопыренным карманам штанов.

Цанка потной рукой полез в карман, нехотя достал папиросы.

– Хм, денег нет, а курит папиросы… На, бери свою писульку и больше на пути не попадайся.

– Хоть одну оставьте, – попросил Арачаев.

– Тебе вредно, вон посмотри, какой худой и бледный.

Милиционеры засмеялись, поскакали в центр села. Сквозь желто-серую поднятую лошадьми пыль Цанка долго провожал их взглядом: уж больно похож был один из коней на его родного жеребенка.